Археология древних обществ Евразии: хронология, культурогенез, религиозные воззрения. Памяти Вадима Михайловича Массона (03.05.1929–19.02.2010). СПб.: «Арт-Экспресс», 2014. – 464 с.
В. А. Алёкшин "Происхождение и развитие погребального обряда в традиционных обществах(по данным археологии)"
В традиционных (неиндустриальных) обществах, культура которых представляет собой совокупность материальных и духовных ценностей, сформировавшихся на основе обычаев, существовал и комплекс разнообразных ритуальных действий, регламентирующих отношение к умирающим, способы обращения с покойными (погребальные обряды) и формы поминания или почитания усопших. Сложившиеся в отдаленном прошлом эти три группы верований составляют погребальный культ. Центральное место в погребальном культе отведено погребальным ритуалам, при помощи которых коллектив санкционирует переход индивида из одного качественного состояния в другое. Таким образом, похоронный ритуал относится к группе обрядов, регулирующих жизненный путь человека. В традиционных обществах существовали три основные идеи о посмертной судьбе человека. Наиболее известна та из них, согласно которой усопший после похорон отправлялся в далекую страну мертвых, причем могила являлась входом в нее. В соответствии со второй идеей, смерть является лишь прелюдией к возвращению усопшего в мир живых в облике новорожденного. Согласно третьей идее, после смерти человек поселялся в могиле, которая становилась местом его вечного пребывания, его новым домом. Все три основные концепции о посмертной судьбе человека настолько противоречат друг другу, что вряд ли можно предполагать их одновременное возникновение в исторической ретроспективе. Вопрос о времени появления каждой из этих идей можно прояснить, обратившись к изучению археологических источников. Их анализ позволяет сделать вывод о том, что древнейшие представления людей о посмертной судьбе человека сложились уже в среднем палеолите и представляли собой веру в реинкарнацию, то есть в идею возрождения умершего сородича в обличье новорожденного.
Расцвет культуры верхнепалеолитических охотников, который произошел в эпоху граветта, привел к существенным переменам во взглядах людей на смерть человека. В соответствии с новыми верованиями усопший покидал белый свет и оказывался в стране мертвых, где ему приходилось находиться какое-то время, прежде чем могла произойти его реинкарнация. Эта концепция, формировавшаяся в течение примерно 20 000 лет, постепенно дополнялась различными деталями и окончательно сложилась к VI–V тыс. до н. э. Путешествие в загробный мир, ставшее к этому времени тяжелым испытанием для умершего, требовало соответствующего костюма, запасов продовольствия, необходимых инструментов, оружия, а иногда и транспортного средства, причем вся эта экипировка должна была соответствовать социальному статусу человека, так как жизнь на том свете мыслилась как продолжение земного существования. Идея, в соответствии с которой могила является жилищем усопшего, появилась у некоторых народов очень поздно, вероятно, в раннем средневековье. Всякий раз, когда возникала новая концепция о посмертной судьбе человека, она не отбрасывала старую, а инкорпорировала и дополняла ее, создавая многоуровневую систему верований, нашедших свое отражение в разнообразных погребальных обрядах. Хотя представление о переходе умерших в страну мертвых было повсеместно распространено, оно, как показало изучение погребальных обрядов, все же не являлось универсальным. Поэтому следует дать более общее определение похоронного ритуала как феномена традиционной культуры: погребальный обряд есть система символических действий, которые живые производят с телами умерших в соответствии с воззрениями людей на посмертную судьбу человека.
V. A. Alekshin "On the origin and development of funerary rituals in traditional societies (based on archaeological evidence)"
The culture of traditional (non-industrial) societies included a complex of various norms and practices, which prescribed the attitude to the dying, the ways of treating the corpses of the deceased (burial rites), and the forms of commemoration and adoration of those passed away. These three groups of beliefs form the funerary cult. Of central importance for the funerary cult are burial rites, whereby the group sanctions the transition of a person from one qualitative state to another. Therefore, the burial rite belongs to the group of rituals that regulate the trajectory of human life. The traditional societies knew three main ideas about the posthumous fate of a man. According to the first and most famous one, after being buried the deceased set off on a long journey to the land of the dead, and the grave was conceived as the entrance to that land. According to the second idea, the death is just a prelude to coming back into the world of living as a newborn. The third idea considers the grave as a new house of a deceased, the place of his eternal residence. These three ideas contradict one another to such an extent that their synchronous origin seems unlikely. The question about the time of appearance of each of these ideas can be clarified on the basis of archaeological evidence. The analysis of the latter allows to conclude, that the earliest notions of afterlife formed as early as the Middle Paleolithic and represented the belief in reincarnation, rebirth. The blooming of the Upper Paleolithic culture, which took place in the Gravettian period, led to substantial changes in human views of the death. According to new beliefs, after the death, the deceased found themselves in the land of the dead, where they had to stay for some time waiting for the rebirth. This conception had been developing for some 20 000 years, and reached its final form by the VI–V millennia BC. By that time, the journey to the afterworld had been conceived as an ordeal, demanding special dress, food reserves, tools, weapons, and, sometimes, means of transportation. All this equipment must have corresponded to the social status of a person, since the afterlife was regarded as a continuation of this life. As to the idea that the grave represents a deceased person’s house, it appeared rather late, probably, in the Early Medieval times. New ideas did not reject the older ones, but absorbed them, which led to the formation of multilevel systems of beliefs reflected in diverse burial rites. While the idea of the transition to the afterworld was a widespread one, it was not universal. This necessitates a more general definition of the burial rite as a phenomenon of the traditional culture: burial rite is a system of symbolic acts the living perform with the bodies of the dead in accordance with human views of afterlife.
В. С. Бочкарёв "О некоторых характерных чертах археологических памятников и археологических источников"
В работе подтверждается тезис о необходимости строгого разграничения понятий «археологический памятник» и «археологический источник». Они относятся к разным категориям – первое из них является объективной основой второго. По степени сложности выделяются несколько видов памятников. Для все них характерны такие черты как «артефактность» и «ископаемость». Сочетание этих двух черт придает археологическим памятникам неповторимое своеобразие. Они могут рассматриваться как разновидность природно-культурных объектов. Некоторые особенности археологических памятников предопределяют информационные возможности археологических источников.
V. S. Bochkarev "On some characteristics inherent to archaeological sites and archaeological record"
The paper asserts the necessity to make a distinction between the concepts of «archaeological site» and «archaeological record». They belong to different categories, with the former being an objective basis for the latter. Archaeological sites can be divided into several types, differing from each other by the degree of their complexity. All of them are characterized by such traits as «artifactness» and «fossilness». The combination of these two traits imparts archaeological sites with inimitable individuality. They can be considered as a kind of natural-cultural objects. The informative potential of the archaeological record is predetermined by some peculiarities inherent to archaeological sites.
Н. Н. Скакун, Т. Г. Филимонова, А. Х. Юсупов, Ю. Г. Кутимов "Костяные орудия и украшения неолитического поселения Сай-Сайёд (Таджикистан)"
Изделия из кости и рога являются уникальными находками на неолитических памятниках гиссарской культуры Таджикистана (рис. 1). Исключением является поселение Сай-Сайёд (рис. 2), где собрана коллекция разнообразных орудий и украшений из этого сырья. В статье впервые опубликованы эти изделия (рис. 3–5), описаны способы их изготовления, дана типологическая классификация поделок, приведены аналогии с материалами одновременных культур Центральной Азии.
N. N. Skakun, T. G. Filimonova, A. Kh. Yusupov, Yu. G. Kutimov "Bone tools and ornaments from the Neolithic site of Sai-Sayod (Tajikistan)"
Bone and antler artifacts are rarely found on the Neolithic sites belonging to the Hissar culture of Tajikistan (fig. 1). The only exception is the settlement of Sai-Sayod (fig. 2), which yielded a collection of diverse tools and ornaments made of osseous materials. This paper represents the first publication of these objects (fig. 3–5), it describes the methods of their manufacture, provides their typological classification, and points to analogies in the coeval Central Asian cultures.
Л. Б. Кирчо "Изделия из камня и источники сырья в период ранней бронзы (по материалам Алтын-депе, Южный Туркменистан)"
Период ранней бронзы (около 2700/2800–2350 гг. до н. э.) занимает особое место в истории развития населения юга Средней Азии. В это время здесь, на базе позднеэнеолитической культуры земледельческо-скотоводческих общин конца IV–первых веков III тыс. до н. э.), шел процесс формирования культуры раннегородского (протогородского) типа, приближающейся по уровню развития к древневосточным цивилизациям. Настоящая работа выполнена в рамках подготовки к полной публикации данных исследований Алтын-депе – одного из крупнейших памятников эпохи энеолита и бронзы Южного Туркменистана и посвящена изделиям из камня периода ранней бронзы (времени Намазга IV). В статье рассмотрены престижно-культовые предметы (печати, антропоморфные статуэтки, косметические сосуды, светильники, навершие булавы), украшения, орудия прядения и вязания (пряслица, бусины-пряслица и «навершия») (рис. 1–3, 5; 6, 1), технология их изготовления и источники каменного сырья.
Показано, что для изготовления и оформления каменных предметов периода ранней бронзы, помимо пикетажа, оттески, скобления, шлифовки и полировки широко использовали пиление (рис. 6, 2, 5–7) и сверление (рис. 4; 6, 4) разнообразными вращающимися инструментами. В середине периода появляется технология получения искусственных высокотемпературных минералов, заимствованная мастерами Алтын-депе в древней Индии, и примененная к местным материалам. Сложный, многоактный процесс изготовления с использованием разнообразных инструментов и высокотемпературной технологии, высокий художественный уровень каменных изделий времени Намазга IV показывают, что это была продукция профессиональных мастеров-камнерезов.
Проведен анализ стратиграфического распределения в культурных слоях поселения изделий из стеатита (рис. 7; 8, 9) и мраморного оникса медово-желтого цвета (рис 8, 1–8). Высказано предположение о доставке этих видов каменного сырья в конце периода ранней–периоде средней бронзы из провинции Керман в Южном Иране и Карлюкского месторождения в Восточном Туркменистане соответственно. Возможно также, что источником красно-шоколадного гётита в эпохи энеолита–бронзы было месторождение Мушистон в Северо-Западном Таджикистане. Изучение изделий из камня Алтын-депе свидетельствует, что в период ранней бронзы шло интенсивное развитие приемов и технологии специализированной камнеобработки, обусловленное как прогрессом производственной системы в целом, так и культурно-торговыми (?) взаимодействиями населения Южного Туркменистана в III тыс. до н. э.
L. B. Kircho "Stone artifacts and raw material sources in the Early Bronze Age (with particular reference to Altyn-depe, South Turkmenistan)"
The period of Early Bronze (ca. 2700/2800–2350 BC) occupies a particular place in the history of people who inhabited the southern part of Central Asia. It was during this time that the Late Eneolithic culture of local farming and stock-breading communities gave rise to the early urban (proto-urban) culture with the level of development similar to that of the ancient Near Eastern civilizations. The present work has been carried out in the course of preparing the full publication of the excavation of Altyn-depe – one of the biggest Eneolithic and Bronze Age sites of South Turkmenistan. This paper is devoted to the stone artifacts of the early Bronze Age (Namazga IV period), such as prestige-cult objects (seals, anthropomorphic statuettes, cosmetic vessels, lamps, mace heads), ornaments, spinning and knitting tools (spindle whorls, etc.) (fig. 1–3, 5; 6, 1), with particular attention paid to the technology of their manufacture and the sources of raw materials. It is demonstrated that in addition to pecking, nigging, scraping, grinding and polishing, the stone artifacts of the early Bronze Age were worked by sawing (fig. 6, 2, 5–7) and drilling (fig. 4; 6, 4) with diverse rotating tools. In the middle of the period under consideration, the technology of making artificial high-temperature minerals was borrowed by the Altyn-depe craftsmen from India and applied to local materials. The complicated, multistage process of manufacture, the use of variable implements and the high-temperature technology, as well as the high artistic level of the Namazga IV stone articles show that they were produced by professional stonecutters. The author analyzes the stratigraphic distribution of objects made of steatite (fig. 7; 8, 9) and honey-yellow onyx marble (fig. 8, 1–8). It is supposed that during the late Early and Middle Bronze periods these raw materials were imported from the Kerman province of southern Iran and the Karlyuk area of eastern Turkmenistan, respectively. As to red-chocolate goethite it could possibly have been brought from Mushiston in northwestern Tajikistan. The present study reveals that the Early Bronze period of South Turkmenistan witnessed an intensive development of specialized stone working techniques, caused by both the progress of production system in general and cultural-trade (?) contacts of the III millennium BC.
Ю. Г. Кутимов "К вопросу о культурных контактах степного и земледельческого населения в позднем бронзовом веке на территории Туркменистана"
Предметом рассмотрения в работе являются две научные гипотезы, неоднократно обсуждаемые в научной литературе второй половины XX в. Одной из них является гипотеза о гибели местной оседло-земледельческой культуры эпохи Намазга VI в связи с проникновением в древнеземледельческие оазисы юга Туркмении из степной зоны Евразии многочисленных и воинственных кочевых племен, которые разрушили поселения культуры Намазга VI и привели ее в упадок. Вторая гипотеза, логически связанная с первой, говорит об участии степных племен в сложении культуры Яз I, сменившей культуру Намазга VI на рубеже II и I тыс. до н. э. Основой для сложения данных гипотез, получивших в свое время широкую поддержку со стороны многих исследователей, стал факт появления в глубинных южных районах Средней Азии племен евразийских степных культур, подтверждаемый находками керамики степного типа на территории Туркменистана. Культурная принадлежность данной керамики не имела четкой дифференциации, она определялась исследователями единообразно по всему ареалу распространения в качестве степной (главным образом, андроновской). В настоящее время керамические материалы степного типа на территории Туркменистана можно разделить на срубные, алакульские, тазабагъябские, федоровские и саргаринско-алексеевские комплексы. Все они неоднородны, как в количественном отношении (преобладают тазабагъябские и саргаринско-алексеевские), так и в плане географического распространения. Культурная и хронологическая разнородность керамических материалов степного типа, их разноплановая локализация на территории Туркменистана, свидетельствуют о весьма ограниченных и мирных формах культурных контактов степного и земледельческого населения в эпоху поздней бронзы. Малочисленность достоверных стратиграфических данных на памятниках конца поздней бронзы – раннего железного века и отсутствие памятников переходного типа затрудняют построение модели культурной трансформации степного и земледельческого населения, в результате которой сформировались комплексы типа Яз I.
Yu. G. Kutimov "To the question of cultural contacts between herders and farmers in the Late Bronze Age of Turkmenistan"
The paper considers two hypotheses that were repeatedly discussed in the archaeological literature of the second half of the XX century. One of them is the hypothesis suggesting that the decline and demise of the sedentary farming culture of the Namazga VI period was caused by the arrival of numerous and belligerent nomadic tribes, who destroyed the Namazga VI settlements. According to the second hypothesis, logically connected with the first one, the steppe tribes participated in the formation of the Yaz I culture, which replaced Namazga VI at the turn of the II and I millennia BC. Both hypotheses, which at some point enjoyed widespread support, were based on the fact of appearance in the southern regions of Central Asia of Eurasian steppe tribes, as evidenced by the finds of steppe pottery in Turkmenistan. Throughout the whole area of its distribution, this pottery was uniformly identified by researchers as the steppe one (or Andronovo one), without further subdivision into specific cultural types. Currently these ceramic materials in Turkmenistan can be classified to a number of different of assemblages, associated with the Timber-grave, Alakul’, Tazabagyab, Fedorovo, and Sargary-Alexeevka cultures. They differ both quantitatively (with Tazabagyab and Sargary-Alexeevka complexes being the richest ones) and geographically. The cultural and chronological heterogeneity of the steppe pottery materials, together with differences in their distribution over the territory of Turkmenistan, testify to rather limited and peaceful contacts between the Late Bronze Age herders and farmers. The scarcity of reliable stratigraphic observations for the Late Bronze and Early Iron Age sites, as well as the absence of transitional complexes, make it difficult to build a model of cultural transformations that had led to the formation of the Yaz I type assemblages.
В. П. Никоноров "Боевые топоры и их культ у древних народов Центральной Азии и Ирана (от раннего железного века до раннего средневековья)"
V. P. Nikonorov "Combat hatchets and their cult among the ancient peoples of Central Asia and Iran (from the Early Iron Age thought Early Medieval Period)"
The paper deals with the use of combat hatchets and their hold in reverence as cultic and prestigious objects among the Iranian and Tocharian peoples living in Antiquity within the Iranian plateau and Central Asia. The earliest pieces of evidence concerning the Iranians, both written (Yt. I. 18; X. 130) and archaeological (fig. 1, 1–4), date from pre-Achaemenid times. The Classical narrative tradition has preserved information that the western Central Asian nomadic tribes, Massagetae and Sacae, exploited combat hatchets made of bronze, which were called in Greek σάγαρις (Hdt. I. 215; VII. 64; Strabo XI. 8. 6). This term seems to have designated pick-like hatchets of two kinds – chekans (with straight blades) and klevetses (with curved ones). Combat hatchets with iron war-heads have been discovered in Saka graves of the 7/6th–3rd centuries AD, some of them are picks-chekans (fig. 1, 5, 5a, 8, 11–13) and the others are axes (fig. 1, 6, 7, 9, 10). Representations of chekan-armed Central Asians (most likely, the Sakas) are met on works of Achaemenid art (fig. 2, 1, 4, 6, 7, 9). Under the Saka influence, picks of both kinds appeared in the Persian armament, where they are fixed by material (fig. 3, 6–8a), iconographic (fig. 2, 2, 3, 5, 8, 10, 11; 3, 1, 1a, 2, 2a, 3, 4; 4, 1–4), and written (Xen. Anab. IV. 4. 16 [= Suid. s. v. σάγαρις]; Xen. Cyr. I. 2. 9; II. 1. 9; 16; IV. 2. 22; VIII. 8. 23; Strabo XV. 3. 19) sources. The Sakas and Massagetae must have revered their combat hatchets as symbols of cult and dignity, like the Pontic Scythians did (Hdt. IV. 5; 7; 70). The same was among the Persians, as it is in particular demonstrated by royal audience and tomb reliefs at Persepolis and Naqsh-i Rustam (fig. 3, 1, 1a, 2, 2a, 3, 4).
It should be borne in mind that from a functional point of view the significance of the military use of axes, having reached its peak in the Achaemenid period, then was steadily declining, while the high prestigious and sacred symbolism of this type of weaponry always remained unchanged. So, picks held the high-esteemed position in the midst of the Indo-Sakas and Kushans – scions of those Central Asian nomads who took part in the conquest of Greek Bactria in the second half of the 2nd century BC. The former were natives of the Saka milieu, and in the 1st century BC–early 1st century AD they dominated over the Punjab and the Indus valley. Two of the Indo-Saka kings, Spalirises and Azes I, depicted themselves on some coins as armed with curve-bladed klevetses (fig. 5, 1, 2, 2a). The Kushans were one of the five Great Yüeh-chih/Tocharian tribes coming from eastern Central Asia, and it is they who subdued the other four and established by the late 1st–early 2nd century AD the mighty Kushan empire embracing Bactria and North-Western India. Some of their rulers were officially represented with picks in the hands (fig. 5, 3–5). Besides, the parade hatchet-klevets made of silver, which has been found in the «Treasury-House» at Old Nisa (fig. 6, 1, 1a) – a dynastic cultic center of the Parthian Arsacids in Northern Parthyena – must have belonged to a Saka or Yüeh-chih/Tocharian chieftain who was defeated in the last quarter of the 2nd century BC by the Parthian king Mithradates II during the latter’s struggle against Saka and Yüeh-chih/Tocharian hordes intruding into Eastern Parthia. At the same time, there is no sufficient evidence of any wide employment of axes at war and of their cult in Iran under the Parthians. On the other hand, in Sasanian Iran combat hatchets were certainly among the arms of the Persian heavy cavalry, and axes were as well royal insignia, as witnessed by both pictorial data (fig. 6, 2, 5) and some medieval Arabic and Persian writings. Further materials testifying to the significance of combat hatchets for the Iranian and Tocharian ethnic environment go back to Early Medieval times and come from the art of Sogdia (fig. 8, 1–6; 9, 1–3) and Xinjiang (fig. 9, 6–9) respectively.
Д. Абдуллоев "Торговые связи Востока и средневековой Руси (историко-лингвистический очерк)"
До начала X в. существовали две ветки торговых путей из Средней Азии и Среднего Востока на Русь. Первый путь проходил из Среднего Востока через Кавказ, Хазарское царство (рис. 1), второй – из Средней Азии по Амударье до Кята, потом в Ургенч, оттуда через Эмбу в Булгарское царство, а далее на Русь. На торговых путях были построены караван-сараи или «ар-рибати» («постоялые дворы» – арабск.), где купцы останавливались на отдых (к одному из таких ар-рибатов, возможно, относится топоним «Арбат» в центре Москвы). Из Средней Азии и Среднего Востока на Русь везли рис, сухофрукты, пряности, шелковые, парчовые и ткани из хлопка, восточные сладости. Главное место в торговле с Русью занимали серебряные монеты – дирхемы «исмаили» – по имени правителя Исмаила Саманида (892–914), основателя таджикского государства. Они выполняли функцию мировых денег, о чем свидетельствуют их распространение вплоть до Восточной и Западной Европы. Особенно многочисленные клады саманидских серебряных монет были обнаружены на территории России (рис. 2–4). Найдено также множество кладов с серебряной посудой, привозимой торговыми караванами из Средней Азии и Среднего Востока (рис. 5), а также обнаруженные при раскопках предметы повседневного спроса: стеклянная посуда, поливная керамика, ткани из хлопка и шелка (рис. 6). Торговые связи Средней Азии и Среднего Востока оказали большое влияние на материальную и духовную культуру Руси. Об этом свидетельствуют часто встречающиеся в современном русском языке арабские, персидско-таджикские и тюркские слова. Автором установлено более 120 арабских, персидско-таджикских и тюркских слов, вошедших в русский язык и до сих пор употребляемых в разговорной речи. Из них большую часть (почти 80 %) составляют арабские и персидско-таджикские слова. Процесс проникновения арабских, персидско-таджикских и тюркских слов в русский язык, вероятно, протекал двумя периодами. В первом периоде (конец VIII–XII в.) проникновение восточных слов происходило непосредственно через носителей этих языков – арабов, персов и таджиков. Во втором периоде (после XIII в.) восточные слова в русский язык проникали через татарский язык.
D. Abdulloev "Trade connections between the East and Medieval Russia (a historical-linguistic essay)"
Up to the beginning of the X century there had existed two branches of trade routes from Central Asia and Middle East to Rus. The first one went from the Middle East, through the Caucasus and Khazarian kingdom (fig. 1), the second – from Central Asia along the Amu Darya to Kyat, then to Urgench, therefrom to the Bulgarian kingdom, and to Rus. Many caravanserais or «ar-ribati» (the Arabian for «guesthouses») were built on the trade routes, where merchants could stop for a rest (it is possible that the street name «Arbat» in the center of Moscow goes back to one of such ar-ribats). The Central Asian and Middle Eastern merchants brought to Russia rice, dry fruits, spices, silk, brocade and cotton fabrics, oriental sweets. An important role in trade operations was played by silver coins known in numismatics as dirhams-ismaili, after the name of the ruler Ismail Samani (892–914), the founder of the Tajik state. They served as world currency, as is evidenced by their distribution up to the eastern and western extremities of Europe. Particularly numerous are hoards of these coins found on the territory of Russia (fig. 2–4). There are known also many hoards with silver dishes (fig. 5), as well as finds of glass ware, glazed pottery, silk and cotton fabrics (fig. 6), and other objects brought by trade caravans from the Middle East and Central Asia. The trade connections with the Middle East and Central Asia exerted a significant influence on both the material and spiritual culture of Rus. This is evidenced by the fact that modern Russian language contains numerous words of the Arabian, Persian-Tajik, and Turkish origin. The author has identified over 120 such words that are still in common usage. Most of them (nearly 80 %) are of Arabic and Persian-Tajik origin. The process of their penetration into the Russian language should probably be divided into two stages. While during the first stage (late VIII–XII c.) the eastern words were borrowed directly from the native speakers - Arabs, Persians, Tajiks, on the second stage (since XIII c.) they penetrated into the Russian language through contacts with the Tatars.
В. И. Распопова "Христиане в Пенджикенте в VIII в."
В статье публикуется материал VIII в. из раскопок в Пенджикенте, который может быть связан с христианством. При раскопках одного из жилищ был найден черепок с сирийской надписью черными чернилами (рис. 1, 1), написанный учеником-согдийцем, изучавшим сирийский язык. Эту надпись, которая содержат первые три стиха первого псалма и фрагменты шести стихов второго, исследовала и опубликовала А. В. Пайкова. В могильнике Дашти-Урдакон, расположенном в 1,1 км к ЮВ от городища Пенджикент, одно из погребений было совершено по обряду трупоположения на спине, головой на запад. У погребенной здесь девочки на шее был крест (рис. 2, 4). Из этого же могильника происходит хум, на тулове которого до обжига была процарапана сцена поклонения кресту, стоящему на Голгофе (рис. 2, 1–3). Хум был использован как своего рода оссуарий.
Исследователи отмечали веротерпимость пенджикентцев. Имеются материалы, связанные с почитанием Будды и Шивы, но в обоих случаях наблюдается вольное отношение к канонам. Христианство пенджикентцев также могло иметь особый характер. Расшифровка сцены «поклонения Кресту» специалистами может в какой-то степени решить этот вопрос.
V. I. Raspopova "Christians in Penjikent in the VIII c."
The paper introduces the materials from Penjikent, which date from the VIII c. and presumably may be related to Christianity. One of the excavated dwellings yielded a sherd bearing a Syrian inscription made with black ink (fig. 1, 1). The inscription was made by a Sogdian student, who learnt the Syrian language. This inscription, which contains three first verses of the first psalm, and fragments of six verses from the second psalm, was studied and published by A. V. Paikova. One of the interments found in the cemetery of Dashti-Urdakon, situated 1,1 km southeast of the fortified settlement of Penjikent, was characterized by inhumation on the back, with the head directed to the west. The buried person (a girl) had a cross on her neck (fig. 2, 4). At the same cemetery there was found also a khum, the body of which bore a scene of the Adoration of the Cross (fig. 2, 1–3), scratched prior to baking. The khum served as a sort of ossuary. Researchers have already noted the religious tolerance of Penjikentians. There are materials associated with adoration of Buddha and Shiva, but in both cases the interpretation of canons appears to be liberal enough. The same might have been the case also with Christianity. The deciphering of the Adoration scene by specialists may contribute to our understanding of this issue.
А. Д. Резепкин "Поселение Долинское – памятник ранней бронзы в Центральном Предкавказье"
Поселение Долинское было раскопано в 1930–1933 гг. А. П. Кругловым и В. Г. Подгаецким. Согласно их выводам, поселение было двухслойным и содержало керамику, относящуюся соответственно к кругу майкопского и нововободненского курганов. В 1993 г. С. Н. Кореневским этот вывод был подвергнут сомнению и им было аргументировано показано, что поселение было однослойным. Но с другой стороны, утверждение С. Н. Кореневского о неправомерности сопоставления А. А. Иессеном керамики первого класса с керамикой круга майкопского кургана, а второго класса – с керамикой гробниц из Новосвободной в свете новых данных представляются также не совсем верными. Проанализировав вслед за С. Н. Кореневским всю керамику поселения и представив ее в таблицах и рисунках (табл. 1, 2; рис. 1–7), где учтены все профильные части сосудов, видим, что во всех раскопах, как по площади, так и по штыкам, присутствует как майкопская керамика, так и так называемая керамика второго класса, причем в самом нижнем, четвертом штыке, профильной новосвободненской (керамики второго класса) намного больше.
Поэтому представляется, что поселение Долинское нужно отнести не к майкопской культуре, а к памятникам гибридного типа, где новосвободненский компонент явно превалирует, а сам памятник по времени нужно отнести к развитому (третьему) этапу развития новосвободненской культуры.
A. D. Rezepkin "Dolinskoe – an Early Bronze Age settlement in the central Fore-Caucasus"
The Dolinskoe settlement was excavated in 1930–1933 by A. P. Kruglov and V. Podgaetsky. According to their conclusions, the settlement was two-layered and contained ceramics belonging to the circles of the Maikop and Novosvobodnaya barrows. In 1993 S. N. Korenevsky put this conclusion into question and demonstrated that the settlement was one-layered. However, his assertion that A. A. Iessen was wrong when he compared the ceramics of the first class to the Maikop pottery, and that of the second class to the pottery of Novosvobodnaya, in the light of new data appears to be not quite correct. The careful analysis of the Dolinskoe pottery assemblage (Table 1, 2; fig. 1–7) shows, that both classes are present in all excavation areas and at all levels (spits); moreover, the lowermost fourth spit is strongly dominated by the Novosvobodnaya (second class) pottery. Therefore, it appears that Dolinskoe should be classified not to the Maikop culture, but to the hybrid type sites, where the Novosvobodnaya component is clearly preponderant. As to the site itself, it can be dated to the developed (third) stage of the Novosvobodnaya culture.
М. Б. Рысин "Проблемы хронологии и периодизации древних культур Кавказа финала среднего бронзового века"
В статье предпринята попытка сопоставить результаты датирования памятников «цветущей поры» триалетской культуры Южного Кавказа, полученные естественно-научными методами, с выводами, добытыми в ходе использования традиционных археологических приемов определения возраста древностей.
Мы проанализировали с помощью традиционных археологических методов типы оружия, металлическую посуду и ювелирные украшения из памятников триалетской культуры. Полученные результаты позволяют предложить надежную дату для памятников «цветущей поры» триалетской культуры. Совершенно очевидно, что их нельзя датировать ни серединой II тыс. до н. э., ни первой его половиной. Никак не подтверждается сравнительно-типологическим методом и попытка «удревнения» триалетской культуры до середины III тыс. до н. э. Наиболее вероятное время бытования этих памятников – последние века III–первая четверть II тыс. до н. э. В этот период население Южного Кавказа и, прежде всего, его правящая элита, поддерживало активные связи с передневосточным регионом (Каппадокия, Сирия, Северная Месопотамия и Северо-Западный Иран). Вероятно, масштаб и направленность этих связей определялись включением Южного Кавказа в орбиту интересов ассирийской торговой организации.
Немногие даты по 14C для памятников триалетской культуры и синхронных древностей на других территориях либо подтверждают их датировку традиционными методами, либо демонстрируют более широкий хронологический диапазон, причем самые ранние даты относятся к XXVI в. до н. э. (могильник Неркин Навер), а самые поздние – к XV–XIV вв. до н. э. (поселение Сосхёюк, слой IVb; курган Сабидахча). В результате, можно констатировать, что в настоящее время даты по 14C не способны играть сколь-нибудь существенную роль при построении корректной абсолютной хронологии памятников финала среднего бронзового века Южного Кавказа.
M. B. Rysin "Problems of chronology and periodization of the final Bronze Age cultures in the Caucasus"
The paper deals with the problems of chronology and periodization of the «blooming period» sites of the Trialeti culture in the South Caucasus. The author starts with comparing the results of dating obtained by scientific methods with those obtained by traditional archaeological methods. It appears that the «blooming period» of the Trialeti culture can be dated to neither the first half-middle of the II millennium BC, nor the middle of the III millennium BC. The rare 14C dates available for the Trialeti culture and synchronous sites from other regions either agree with the dates obtained by traditional archaeological methods or give a wider chronological range from the XXVI c. BC (Nerkin Naver cemetery) through the XV–XIV cc. BC (Sabidakhcha barrow). It is concluded that at present 14C dates cannot contribute much to the construction of a reliable chronology for the final stage of the Middle Bronze Age in the South Caucasus. In the author’s opinion, the «blooming stage» of the Trialeti culture should most likely be dated to the last centuries of the III – the first quarter of the II mil. BC. This period is characterized by intensive contacts between the population (including the ruling elites) of the South Caucasus, on one hand, and the inhabitants of the Near East (Cappadocia, Syria, North Mesopotamia, Northwestern Iran), on the other. The scale and directions of these contacts seem to have depended on the interests of the Assyrian trade network.
В. Я. Стеганцева "Археологические памятники долины р. Курп на Северном Кавказе"
Весною 1981 г. I разведочным отрядом Северо-Кавказской экспедиции Института археологии АН СССР под руководством автора было проведено обследование долины р. Курп, правого притока Терека, в проектируемой зоне затопления. В долине р. Курп было выявлено 10 древних поселений. При размещении поселений активно использовался рельеф местности – почти все холмы и останцы, возвышающиеся над пойменной частью реки, были обитаемы. Самыми древними, основанными в кобанское время, являются Верхне-Курпское и Нижне-Курпское I городища, а также Курпское I поселение. Найденные на этих поселениях лепные миски с геометрическим орнаментом, выполненным прочерченными линиями и оттисками гребенчатого штампа, аналогичны материалам кобанских памятников центральных районов Северного Кавказа. Материалы сарматского времени зафиксированы на Верхне-Курпском и Нижне-Курпском I городищах. Из этих поселений происходят гончарные миски, часто с лощением, с нарезным геометрическим орнаментом, которые имеют близкие аналогии в инвентаре сарматских могильников региона. На Нижне-Курпском I городище был найден также фрагмент античного рыбного блюда. Наиболее высокая плотность населения в долине была в средневековье. Практически на всех обследованных пунктах, в том числе существовавших в более раннее время, были зафиксированы фрагменты гончарной кухонной керамики, украшенной горизонтальными и волнообразно прочерченными линиями. Эта посуда имеет соответствия в керамике верхних слоев средневековых городищ региона и датируется X–XII вв.
V. Ya. Stegantseva "Archaeological sites in the Kurp river valley, North Caucasus"
In the spring of 1981, the 1st prospective detachment of the North Caucasian Expedition from the Institute of Archaeology of the Academy of Science of the USSR explored the valley of the Kurp (a right tributary of the Terek) in the area intended for flooding. As a result, 10 ancient settlements were discovered. Their placement was dependent on the relief: nearly all hills overlooking the river floodplain were settled. The oldest sites date from the Koban time. They include the settlement of Kurp I, and fortified settlements of Upper Kurp and Lower Kurp I. The hand-modeled bowls with scratched geometric patterns and comb impressions, found on these settlements, are analogous to the materials of the Koban sites from the central part of the Northern Caucasus. In addition, the fortified settlements of Upper Kurp and Lower Kurp I yielded the materials of the Sarmat period, including bowls (many of them burnished) with incised geometric patterns, which have close parallels in the Sarmatian cemeteries of the region. A fragment of an Antique fish plate was found at Lower Kurp I. The highest population density was reached in the valley in the Medieval times. Practically all of the studied sites gave fragments of kitchen pottery decorated with horizontally scratched and undulating lines. This pottery has analogies in the upper layers of the Medieval settlements of the region and can be dated to the X–XII cc.
О. Г. Левицкий, М. Т. Кашуба "Финал эпохи бронзы в Карпато-Подунавье: культурно-исторический ландшафт и его восточные (прикарпатские) рубежи"
Исследование посвящено проблеме неоднородности большого культурного массива с каннелированной керамикой финала эпохи бронзы в Карпато-Подунавье (рис. 1–2). Анализ культурно-исторической ситуации в целом, а также основных параметров культурных маркеров (амфоры/сосуды-урны) (рис. 3; 5, 1, 4–5, 7, 10; 6, 9–10; 7) и черпаков (чашек с ручкой) (рис. 8) показывает, что Лэпуш II-Гава I и Белегиш II/Кручень-Белегиш II представляют собой региональные образования. Их последующее развитие продолжилось в переходный период к раннему железному веку, при этом их ареалы существенно расширились и охватили Карпатскую котловину, Среднее и Нижнее Подунавье, Северо-Восточное и Восточное Прикарпатье. Вследствие этого в последние века II тыс. до н. э. на восточных прикарпатских территориях появились два новых культурных комплекса с каннелированной керамикой: Гава-Голиграды-Грэничешть и Кишинэу-Корлэтень (рис. 1–2). Последние имеют четко оконтуренные ареалы и сохранили ведущие, специфические для областей их сложения элементы материальной культуры (рис. 6–8). Формирование в финале эпохи бронзы в Карпато-Подунавье и на восточных прикарпатских рубежах обширной культурной общности каннелированной керамики с двумя крупными региональными образованиями являлось следствием и частью общего европейского процесса. Он был связан с образованием в Средней Европе культуры полей погребальных урн и возросшей мобильностью разных групп населения на обширных пространствах Средней и Юго-Восточной Европы. В конечном итоге эти процессы обусловили переход от эпохи бронзы к железному веку от Роны до Днестра.
O. G. Levitsky, M. T. Kashuba "Final Bronze Age in the Carpathian-Danube region: cultural-historical landscape and its eastern boundary"
The study is devoted to the problem of cultural heterogeneity within the Final Bronze Age massive of assemblages with fluted pottery in the Carpathian-Danube region (fig. 1–2). The analysis of the cultural and historical situation in the whole, as well as the main cultural markers (amphorae/vessels/urns) (fig. 3; 5, 1, 4–5, 7, 10; 6, 9–10; 7) and scoops (cups with a handle) (fig. 8) shows, that Lăpuş II-Gáva I and Belegiš II/Cruceni-Belegiš II are regional formations. Their subsequent development continued during the Bronze to Iron Age transition, when their areas expanded and embraced the Carpathian depression, the Middle and Lower Danube, the northeastern and eastern parts of the Carpathians. As a result of this, two new cultural groups with fluted pottery appeared in the eastern part of the Carpathian region in the last centuries of the II millennium BC: Gáva-Holihrady-Grăniceşti and Chişinău-Corlăteni (fig. 1–2). They have clear-cut boundaries and retain the most important elements of material culture typical for their formation areas (fig. 6–8). The formation of this vast cultural unity with two large regional subdivisions was a part of the pan-European processes, connected with the appearance of the Urnfield culture in Central Europe, and with the increasing mobility of groups inhabiting Central and Southeastern Europe. Ultimately, these processes caused the transition from the Bronze to Iron Age on the territory from the Rhone and the Dniester.
Л. А. Соколова "Антропоморфные стелы Хаккари (Юго-Восточная Турции) в историческом контексте"
В статье рассматривается проблема происхождения стел Хаккари, обнаруженных в 1999 г. в одноименном городе на юго-востоке Турции (рис. 1). Каменные плиты Хаккари представляют собой антропоморфные изображения. Большая часть стел воздвигнута в честь вождей, так как персонажи показаны в полном воинском вооружении с церемониальными топорами, кинжалами, луками и т. п. (рис. 2). Первый исследователь стел В. Севин, не найдя им аналогий на Ближнем Востоке, отнес их к древностям скифского круга. Однако в Причерноморских степях такие находки не обнаружены. Персонажи на стелах изображены обнаженными, в различных головных уборах, часть которых находят аналогии в памятниках Центральной Азии и Ближнего Востока (рис. 3, А). На стелах также воспроизведены дополнительные маленькие фигурки людей в обуви с загнутыми носами (рис. 3, Б–В). Герои на плитах вооружены кинжалами, широко распространенными в переходный период от позднего бронзового к раннему железному веку, как в Европе, так и на Ближнем Востоке (рис. 4), а также проушными топорами с разными конфигурациями обухов, имеющими аналогии в луристанских бронзах (рис. 5, А). На пяти стелах, вероятно, изображены орнаментированные кожаные колчаны. На стеле 10 в колчане видны двулопастные стрелы с опущенными жальцами, подобные стрелам, представленным в археологических материалах культуры чауху (Синьцзян) (рис. 5, Б). Все персонажи держат в руках предмет, вероятно, являющийся пустым бурдюком (рис. 5, В), который символизирует идею посмертного пира героя. Лук, воспроизведенный на стеле 12, находит близкую аналогию в материалах скифского кургана 2 группы «Три брата» неподалеку от Керчи (Восточный Крым) (рис. 6, Б). По мнению автора, маленькая фигурка всадника на стеле 10 (рис. 6, А), которая не может относиться ко времени ранее VIII в. до н. э., позволяет решить вопрос о датировке стел. Отсутствие у героев на плитах Хаккари признаков растительности на лицах заставляет обратить внимание на персонажи греческой аттической вазописи и мелкой пластики, где часто изображены безбородые воины в одежде скифского типа (рис. 6, В). На так называемой вазе Франсуа подобная фигура имеет надпись «киммериец». Таким образом, вся совокупность признаков показывает, что персонажи на стелах Хаккари были связаны со степным поясом Евразии, возможно, с киммерийцами. Одним из наиболее ярких признаков северного происхождения персонажей Хаккари является иконографическая трактовка лиц героев, показанных на стелах первого ряда. Речь идет о так называемой сердцевидной личине. В Северной Азии можно проследить всю картину развития этого признака – от неолита (Дальний Восток) до эпохи бронзы (Синьцзян) (рис. 7). В последние годы в Восточном Туркестане были открыты могильники скифского типа (чауху, яньбулакэ, субейси), датирующиеся от 1100 гг. до н. э. до 500 гг. до н. э. Материалы этих кладбищ (культуры типа чауху) имеют аналогии в древностях Малой Азии и могут являться прототипами некоторых местных памятников скифского типа (рис. 8–10). Следует согласиться с В. М. Массоном, который считал, что возникновение кочевничества сопоставимо с формированием основ урбанизма и городской революцией в зонах распространения культур ранних земледельцев. Тем самым номадизм начинает создавать новый вектор развития мировой цивилизации.
L. A. Sokolova "Anthropomorphous steles from Hakkâri (Southeastern Turkey) in a historical context"
The paper deals with the origin of the Hakkâri steles, discovered in 1999 in the town of the same name in the southeast of Turkey (fig. 1). The Hakkâri steles are stone slabs bearing anthropomorphic images. Most of them were erected in the honor of chiefs, since the depicted persons are shown fully armored, with ceremonial axes, daggers, bows, etc. (fig. 2). V. Sevin, who became the first who studied the steles, failed to find any analogies in the Near East and attributed them to the Scythian circle. However, nor such finds are known in the Black Sea steppes. The figures on the steles are depicted naked, but wearing various headgears, some of which find analogies in Central Asia and the Near East (fig. 3, А). In addition, the steles bear depictions of small human figures in shoes with turned-up toes (fig. 3, Б–В). The heroes on the steles are armed with the daggers, which were widely distributed in both Europe and the Near East during the period of the Bronze to Iron Age transition (fig. 4). They also bear eared axes with differently shaped butts, having analogies among he bronzes of Luristan (fig. 5, А). Five steles seem to represent ornamented leather quivers. The quiver on stele 10 contains bilobate arrows with lowered barbs, similar to that known in the materials of the Chauhu culture of Xinjiang (fig. 5, Б). Each of the depicted persons holds an object that appears to be an empty waterskin (fig. 5, В), symbolizing the idea of the posthumous feast of the hero. The bow depicted on stele 12 has a close parallel in the materials from Scythian barrow No. 2 («Three Brothers» group) near Kerch (East Crimea) (fig. 6, Б). In the author’s opinion, the small figure of a rider on stele 10 (fig. 6, А), which cannot predate the VIII c. BC, allows to solve the question about the age of the steles. The fact that the depicted persons lack beards and mustaches makes us to pay attention to the Attic vase painting and small plastics, which are abundant in images of beardless warriors dressed in the Scythian type clothes (fig. 6, В). The figure depicted on the so called «vase François» bears the inscription «Cimerian». Thus, the cumulative evidence shows, that the persons depicted on the Hakkâri steles were related to the steppe zone of Eurasia, possibly to Cimmerians. One of the most convincing signs of their northern origin is the iconography of their faces of the first row steles. Of special importance are so called heart-shaped mask-faces. In North Asia the evolution of this tradition can be traced in detail from the Neolithic (Far East) through the Bronze Age (Xiajiang) (fig. 7). Recently a number of Scythian-type cemeteries have been found in Eastern Turkestan, where they date from the period between 1100-500 BC. The materials of these cemeteries (type of the Chauhu culture) have analogies in Asia Minor and may prove to be prototypes of some of the local antiques of the Scythian type (fig. 8–10). One has to agree with V. M. Masson, who believed that the emergence of pastoral nomadism was a phenomenon of the same magnitude as the formation of urbanism and urban revolution in the early farming zone. Effectively, nomadism started to create a new vector in the development of world civilization.
Ю. А. Виноградов "Керамические находки из храма Сийāна в Западном Хадрамауте (Райбун VI)"
Райбунский земледельческий оазис на юге Йемена (конец II–I тыс. до н. э.) был одним из основных объектов изучения Советско-Йеменской (затем Российско-Йеменской) комплексной экспедиции. Храм бога Сийāна был раскопан здесь в 2004 г. Керамические находки из этого храма немногочисленны, но показательны и информативны. По своему составу храмовая керамика вполне аналогична материалам из жилых комплексов, но количественные характеристики некоторых из представленных здесь функциональных групп демонстрируют значительное своеобразие. Фрагменты столовой посуды составляют около 55 % от всех керамических находок (в жилых комплексах их приблизительно столько же), обломки толстостенных сосудов, предназначенных для хранения различных продуктов, составляют почти 44 % (это значительно больше, чем в жилищах), а фрагменты кухонной посуды не составляют и 1 % (цифра ничтожно мала). Керамические находки, как видим, позволяют лучше понять некоторые особенности функционирования райбунских храмов.
Yu. A. Vinogradov "Ceramic finds from the Temple of Siyana in Western Hadramaut (Raybun VI)"
The farming oasis of Raybun in the south of Yemen (late II–I millennium BC) was one of the main objects studied by the Soviet-Yemen (then Russian-Yemen) Complex Expedition. The Temple of Siyana was excavated in 2004. While the ceramic finds from the temple are not numerous, they are meaningful and informative. In its composition the temple pottery is quite analogous to the materials from residential assemblages, but quantitative parameters of some of its functional groups are very special. Fragments of tableware make about 55 % of all ceramic objects (a similar percentage is characteristic for the residential assemblages), fragments of thick-walled vessels, designed for storage of various food products, make almost 44 % (this is much more then in the dwellings), while fragments of kitchenware are extremely rare (less than 1 %). As we can see, the ceramic finds enable us to better understand some peculiarities in the functioning of the Raybun temples.
В. А. Горончаровский "Российские археологи на Кипре"
В статье представлены результаты полевых исследований 2008–2012 гг., проводившихся Кипрской экспедицией ИИМК РАН в местности под названием Аногира-Влю (округ Лимассол) на территории Республики Кипр. Археологическая разведка 2008 г. и последующие четыре сезона раскопок показали, что в эллинистический период здесь функционировал строительный комплекс, связанный с производством оливкового масла. В I в. до н. э. он был разрушен сильным землетрясением. Около двух столетий спустя на этом месте возникло небольшое сельское святилище Аполлона, при строительстве которого использовали большое количество каменных деталей, взятых из развалин маслодельни (вертикально установленный каменный монолит с отверстием для крепления поперечного бруса пресса, гиря и тарапан). На территории святилища открыты часть главного культового зала с прекрасной вымосткой, большой четырехуровневый двор, несколько служебных помещений. Датировать финальный этап существования культового комплекса позволяют находки медных монет Констанция II (337–361), что сопоставимо с катастрофическим землетрясением 365 г., практически уничтожившим соседний город Курион. К юго-западу от святилища обнаружено поселение того же времени, где на поверхности земли прослеживаются трассы стен домов, а за пределами жилой зоны находится вырубленная в скале катакомба с коротким ступенчатым дромосом.
V. A. Goroncharovsky "Russian archaeologists on Cyprus"
This paper presents the results of 2008–2012 field investigations of the Cypriot expedition (Russian Archaeological Mission) of the Institute for the History of Material Culture (St.-Petersburg), which were carried out at the Anogyra-Vlou site (Limassol district). Based on the results of the 2008 reconnaissance works and four seasons of excavations it is possible to infer, that there was a Hellenistic olive oil production workshop, destroyed by a strong earthquake. Later on, since the end of the 2nd century AD, a rural sanctuary has been functioning on this place, and a large number of stone details from the previous oil-making workshop (weights and press-bed) were used as parts of its walls and pavements. A part of the main cult room with fine pavement, a large four-level courtyard, some service rooms, and a small two-room house are uncovered on the territory of the sanctuary. The final phase of the sanctuary existence falls on the period around 365 AD, as is evidenced by the finds of copper coins of Constantius II (337–361). It was then that a strong earthquake destroyed the neighboring town of Kourion. Probably, the sanctuary was connected with the small settlement situated in close proximity with it to the southwest.
Э. Б. Вадецкая "Этапы ассимиляции населения афанасьевской культуры племенами окуневской культуры"
Статья посвящена исследованию контактов двух групп населения эпохи энеолита в Минусинских котловинах (Присаянье). Носители афанасьевской и окуневской культур отличались друг от друга не только происхождением, хозяйством, мировоззрением, но и антропологическим типом. Население, оставившее памятники афанасьевской культуры, было сменено племенами окуневской культуры. Об этом свидетельствуют окуневские захоронения, впущенные как в развалившиеся афанасьевские надмогильные сооружениями, так и в сами афанасьевские могилы. В современной литературе существует представление о том, что в Минусинских степях невозможно длительное сосуществования носителей разных археологических культур. Между тем, охотники – носители окуневской культуры, проникнув в степную зону, стали такими же скотоводами, как и афанасьевские племена. Это доказывается находками бытовых изделий (рис. 1–2) и распространением изображений домашних животных в окуневском искусстве, стилистика которого породила в исследовательской среде экстравагантную интерпретацию его сюжетов и версию о его внесибирском происхождении. В статье приводятся доводы в пользу сосуществования обеих рассматриваемых культур на юге Сибири, а также конкретизируются наблюдения об их разнообразных контактах и связях, которые привели к изменению в хозяйственной деятельности, эволюции керамики (рис. 3) и развитию похоронной практики носителей окуневской культуры. Доказательства совместного проживания окуневских и афанасьевских племен на протяжении 100–200 лет позволяет отвергнуть версию о миграции скотоводов в долину Енисея из отдаленных областей. Оригинальность сюжетов окуневского искусства, видимо, объясняется его синкретизмом, который явился результатом смешения мировоззренческих традиций пришлого охотничьего (окуневского) и местного скотоводческого (афанасьевского) населения.
E. B. Vadetskaya "Stages of assimilation of the Afanasievo culture people by the Okunevo culture tribes"
The paper is devoted to the study of contacts between two groups of Eneolithic people in the Minusinsk depression. The Afanasievo culture and Okunevo culture peoples differed not only in their origin, subsistence, and worldview, but also in physical type. The population that left behind the Afanasievo sites was replaced by the Okunevo culture tribes. This is evidenced by the Okunevo burials dug into both the ruins of the Afanasievo tombstones and Afanasievo graves themselves. Some scholars believe that a long coexistence of peoples belonging to different archaeological cultures in the Minusinsk steppes was impossible. Meanwhile, after the hunters, i.e. the Okunevo culture people, penetrated into the steppe zone, they became herders like the Afanasievo tribes. This is evidenced by the finds of some household items (fig. 1–2), and by the popularity of images of domestic animals in the Okunevo art, the stylistics of which gave rise to some extravagant interpretations of its subjects and to the idea of its non-Siberian origin. The present paper argues in favor of coexistence of the two cultures in the south of Siberia, and presents data testifying to various contacts between them. These contacts led to significant changes in subsistence practices, pottery (fig. 3), and funerary rituals. The demonstration of a one- or two-hundred-year long coexistence of the Okunevo and Afanasievo tribes allows to reject the idea, that the herders migrated into the Yenisey valley from some remote regions. The originality of the Okunevo art subjects should probably be explained by its syncretism, caused by the mixture of worldviews held by the ecdemic (Okunevo hunters) and indigenous (Afanasievo herders) populations.
А. В. Поляков "К вопросу о необходимости раскопок курганов окуневской культуры широкими площадями (на примере кургана 13 могильника Итколь II)"
В статье представлены результаты исследований кургана 13 могильника Итколь II (Ширинский район Республики Хакасия) (рис. 1–3). Этот памятник относится к черновскому этапу окуневской культуры и датируется началом II тыс. до н. э. Из девяти погребений, совершенных на его площади, два оказались не потревоженными (рис. 4). Благодаря технологическим особенностям строительства четко выделяются два этапа функционирования кургана: до создания единой насыпи и после (рис. 5–8). Прослеживается большое число конструктивных элементов и особенностей сооружения. Кроме того, за пределами ограды кургана обнаружены связанные с ним объекты. Следует особо отметить ямы, из которых брался грунт для создания насыпи, и следы ритуальной площадки к северо-востоку от кургана (рис. 9–10). Таким образом, большая площадь раскопа позволила выявить важные объекты, дающие новую информацию о технологии строительства кургана и ритуальных действиях, связанных с погребальной практикой. В завершении статьи дается краткий обзор основных известных случаев обнаружения схожих объектов, находящихся за пределами ограды. Сделан вывод о необходимости раскопок курганов окуневской культуры широкими площадями и приведены практические рекомендации.
A. V. Polyakov "To the necessity of large area excavations as applied to the Okunevo culture barrows (exemplified by Barrow 13 of the Itkol’ II cemetery)"
The paper reports the study of barrow 13 from the cemetery of Itkol’ II in the Shira district of the Republic of Khakasia (fig. 1–3). The site belongs to the Chernovo stage of the Okunevo culture and is believed to date from the beginning of the II millennium BC. Two of nine interments associated with the barrow area proved to be undisturbed (fig. 4). Two stages of the barrow functioning can be easily identified thanks to the specific details of building technologies: before the creation of the single mound, and after it (fig. 5–8). Some features associated with the barrow were found outside its enclosure. Worthy of special note are the pits, from which the earth for the mound was taken, and traces of a ceremonial ground north-east of the barrow (fig. 9–10). Thus, the large size of the excavation area enabled us to identify a number of important features, shedding a new light on both the building technology and ritual activities, associated with the funerary practice. The paper is finished with a brief overview of the main known instances when similar features were discovered outside the enclosed areas. The author stresses the necessity of large area excavations as applied to the Okunevo culture barrows, and gives some practical recommendations.
М. Н. Пшеницына "Курганы тагарской культуры могильника Летник VI на юге Хакасии"
В статье публикуются материалы раскопок 1975 г. кург. 35 и 36 могильника Летник VI, который находится в предгорьях Саян, возле г. Саяногорск (Республика Хакасия) (рис. 1). Курганы 35 и 36 исследовались Бейской экспедицией ЛОИА АН СССР под руководством автора статьи. Курганы были самые большие в могильнике – сохранившаяся высота до 0,5 м, диаметр насыпей – 16 м. Внутри прямоугольной ограды (СЗ–ЮВ; 14 × 8,5 м) кург. 35 (рис. 2, II) было выявлено пять (1–5) расположенных в ряд (СЗ–ЮВ) основных могил и пять дополнительных (рис. 2, I), в двух из которых погребены взрослые (6 и 7), в трех – дети (8–10). Внутри прямоугольной ограды (СЗ–ЮВ; 14 × 10 м) кург. 36 (рис. 6, I) раскопаны четыре расположенные в ряд (СЗ–ЮВ) основные могилы (1, 2, 4 и 5) и семь дополнительных погребений (3, 3а, 6–10). Приводится детальное описание погребальных конструкций и инвентаря (рис. 3–5; 7; 8). Анализ всех исследованных Бейской экспедицией 8 курганов могильника Летник VI (всего около 40 захоронений) позволяет относить их к памятникам раннего тагарского времени (VII–V вв. до н. э.). Анализ устройства раннетагарских курганов и найденного в них погребального инвентаря позволяет выделить наиболее ранние и поздние погребальные комплексы. К группе ранних (баиновский этап) относятся кург. 12 (кроме могилы 2), 40, 42 и 43. Курган 35 может быть отнесен к памятникам переходного подгорновско-сарагашевского типа, названного биджинским (V–IV вв. до н. э.). Остальные курганы относятся к подгорновскому этапу (VI–V вв. до н. э.).
M. N. Pshenitsyna "Tagar culture barrows at the cemetery of Letnik VI in the south of Khakasia"
The paper presents the materials obtained in 1975 from barrows 35 and 36 of the Letnik VI cemetery, situated in the foothills of Sayan near Sayanogorsk, Republic of Khakasia (fig. 1). The barrows were studied by the Beisk Expedition of the Leningrad Branch of the Institute of Archaeology headed by the present author. They were the biggest barrows of the cemetery, with the preserved height reaching 0,5 m and the mound diameter 16 m. Inside the rectangular enclosure (NW–SE; 14 × 8,5 m) of barrow 35 (fig. 2, II) there were found five (1–5) main graves placed in a row (NW-SE), and five additional ones (fig. 2, I), two which contained adult burials (6 and 7), and three – children burials (8–10). Inside the rectangular enclosure (NW–SE; 14 × 10 m) of barrow 36 (fig. 6, I) there were found four main graves (1, 2, 4 and 5) arranged in a row (NW–SE), and seven additional ones (3, 3а, 6–10). The author gives a detailed description of burial goods and constructions. (fig. 3–5; 7; 8). The analysis of all eight barrows of Letnik VI, that were studied by the Beisk Expedition (altogether about 40 burials), enables us to attribute them to the early stage of the Tagar period (VII–V cc. BC). They can be further subdivided into earlier and later groups. The earlier group (Bainovo stage) includes barrows 12 (except grave 2), 40, 42 and 43. Barrow 35 can be attributed to the transitional Podgornovo-Saragashevo type (V–IV cc. BC). The other barrows belong to the Podgornovo stage (VI–V cc. BC).
Н. А. Боковенко "Археологические памятники скифской эпохи Усинской котловины в Западном Саяне: историко-культурная интерпретация"
Усинская межгорная долина является самой крупной в Западном Саяне (50 × 15 км). С севера и востока котловина окружена сильно расчлененными отрогами Мирского хребта, с юга и юго-востока – Куртушибинского хребта. В историческом плане этот регион в древности являлся контактной зоной между культурами Алтая, Минусинской котловины и Тувы. С 1984 г. в Усинской долине начинает работать Усинский отряд Средне-Енисейской экспедиции ИИМК РАН под руководством автора статьи. Была проведена разведка по долине, благодаря которой были открыты десятки могильников скифской эпохи. Раскопки ряда могильников (Теплая, Баданка II–IV, Усть-Федоровка, Маральское-2) позволили выделить четыре хронологические группы памятников: I группа– монгун-тайгинский тип конца эпохи бронзы (Усть-Федоровка), II группа – аржанский этап (Баданка IV, кург. 17; Маральское-2), III группа – алды-бельский этап (Баданка IV, кург. 12–13, 15–16), IV группа – саглынский этап (Теплая, кург. 1–2; Баданка II, кург. 1). Несмотря на то, что памятники Усинской долины имеют локальное своеобразие, совокупность признаков позволяет рассматривать эти памятники в качестве самой северной группы скифских племен центральноазиатского типа. В то же время достаточно ярко прослеживаются связи с культурами Алтая и Казахстана, но их характер еще не совсем ясен.
N. A. Bokovenko "Archaeological sites of the Scythian epoch in the Us depression, West Sayan: cultural-historical interpretation"
Us depression is the biggest one in the West Sayan Mountains (50 × 15 km). It is delimited by the the Mirsky ridge spurs from the north and the east, and by the Kurtushibinsky ridge from the south and southeast. In ancient times this region was a contact zone between the cultures of Altay, Minusinsk depression, and Tuva. The Us detachment of the Middle Yenisey Expedition of IHMC RAS, headed by the present author, started its works in the Us depression in 1984. Tens of cemeteries dating from the Scythian period were discovered in the valley in the course of reconnaissance works. Subsequent excavations of some cemeteries (Teplaya, Badanka II–IV, Ust-Fedorovka, Maral’skoe-2) made it possible to distinguish four chronological groups of sites: group I – Mongun-Taiga type, late Bronze Age (Ust-Fedorovka), group II – Arzhan type (Badanka IV, barrow 17; Maral’skoe-2), group III – Aldy-Bel stage (Badanka IV, barrows 12–13, 15–16), group IV – Salgyn stage (Teplaya, barrows 1–2; Badanka II, barrow 1). Despite some local specifics, the Us valley sites appear to have been left behind by the northernmost group of Scythian tribes of Central Asia. While the available evidence is clearly indicative of the existence of connections with the cultures of Altay and Kazakhstan, their nature still remains to be clarified.
Вл. А. Семенов, М. Е. Килуновская "Могильник скифского времени Саускен 3 в долине р. Ээрбек (Республика Тыва)"
Статья посвящена публикации материалов могильника Саускен 3 (рис. 1), исследованного в 2011 г. Тувинской археологической экспедицией ИИМК РАН. В результате полевых работ на памятнике раскопано 10 объектов: № 1 и 1а (рис. 2) – восьмикаменные кольца; № 2–6 (рис. 3–13) – курганы, с наземной каменной конструкцией, под которой находился сруб с многократными захоронениями уюкской культуры (VI–IV вв. до н. э.); № 7 и 8 (рис. 14–16) – курганы без наземной каменной конструкции, под насыпью которых располагался сруб с многократными погребениями саглынской культуры (III–II вв. до н. э.), аналогичными изученным Вл. А. Семеновым на могильнике Суглуг-Хем; № 9 – культовая прямоугольная каменная выкладка. Все срубы могильника Саускен 3 были разграблены, тем не менее, из них извлечено 374 артефакта, среди которых представлены: наконечники стрел из кости (рис. 7, 1–19) и бронзы (рис. 11, 1–17); колчанные крюки (рис. 7, 28; 9, 12; 11, 35; 13, 15), причем некоторые из них выполнены в зверином стиле; бронзовое зеркало (рис. 11, 36); поясные бляшки и пряжки (рис. 7, 24, 25, 27; 9, 8–11, 13; 15, 3, 4, 11); керамика (рис. 6; 15, 12–14); бусины и другие вещи, в полной мере характеризующие развитие скифских культур на правобережье Тувы.
M. E. Kilunovskaya, Vl. A. Semenov "Scythian period cemetery of Sausken 3 in the Eerbek river valley (Republic of Tyva)"
The paper present the materials of the Sausken 3 cemetery (fig. 1), which was studied by the Tuva Archaeological Expedition of IHMC RAS in 2011. As a result of the field works, 10 features were exposed: Nos. 1 and 1а (fig. 2) – eight-stone rings; Nos. 2–6 (fig. 3–13) – barrows with above-ground stone constructions and timber graves with multiple burials of the Ui culture under them (VI–IV cc. BC); Nos. 7 and 8 (fig. 14–16) – barrows without above-ground stone constructions, under the mounds of which were found timber graves with multiple burials of the Saglyn culture (III–II cc. BC), analogous to those studied by Vl. A. Semenov at the Suglug-Khem cemetery; No. 9 – cult rectangular stone border. Though all the timber graves of Sausken 3 had been robbed, they yielded 374 artifacts, including arrowheads of bone (fig. 7, 1–19) and bronze (fig. 11, 1–17); quiver hangers (fig. 7, 28; 9, 12; 11, 35; 13, 15), some of which are executed in the animal style; a brone mirror (fig. 11, 36); belt plaques and buckles (fig. 7, 24, 25, 27; 9, 8–11, 13; 15, 3, 4, 11); ceramics (fig. 6; 15, 12–14); beads, and other objects, characteristic of the Scythian culture of the right-bank Tuva.
С. С. Миняев "Планиграфия памятника как фактор анализа археологического материала (на примере погребальных памятников сюнну)"
В статье на примере захоронений азиатских гуннов (сюнну) анализируется система размещения погребений на площади могильников. Основу этой системы составляет концентрация захоронений в комплексы из центрального кургана и «сопроводительных» погребений с человеческими жертвоприношениями. Интерпретация «сопроводительных» захоронений как погребений лиц, умерщвленных при погребении своего «хозяина», позволяет считать погребения каждого комплекса одновременными, совершенными в пределах одного дня или нескольких дней, то есть в пределах единой погребальной церемонии. Вполне очевидно, что дата любой могилы комплекса, установленная по каким-либо надежным датирующим признакам, может быть распространена и на весь комплекс в целом.
В свою очередь такие комплексы образуют группы захоронений, отделенные друг от друга расстоянием в несколько десятков метров. При этом наиболее крупные курганы каждого памятника сооружались, очевидно, первыми и служили своеобразной доминантой, вокруг которой позднее формировалась остальная часть могильника. Расположение таких курганов (и погребальных групп, где они доминируют) на севере могильников (и, как правило, выше остальных) позволяет считать расположенные южнее погребальные группы и комплексы более поздними по отношению к северным. Эта система, детально выявленная на материалах Дырестуйского могильника и могильника Царам, устойчиво повторяется в разных памятниках, что доказывает ее неслучайный характер. Такая система была, вероятно, нормой погребальной практики сюнну в целом, опосредованно отразив реальные связи и отношения как внутри отдельных коллективов, так и общества в целом. Как следствие, трактовка особенностей планиграфии приобретает особое значение для изучения материалов погребальных памятников, в первую очередь существенно расширяя возможность для их датировки. При наличии датирующих материалов в нескольких комплексах группы можно определить дату группы в целом, а надежная датировка групп определяет и хронологию (как минимум terminus post quem) всего памятника.
S. S. Minyaev "Role of spatial distribution patterns in the analysis of archaeological materials (with special reference to the burial sites of Xiongnu)"
The paper analyzes the spatial distribution of graves within a cemetery, using Xiongnu burials as an example. The arrangement system is based on the concentration of burials in the Central Barrow complexes, supplemented with «accompanying» burials with human sacrifices. The interpretation of the «accompanying» burials as burials of the persons, sacrificed in the course of the funerary rite, allows to consider the burials of each complex synchronous, made within one day or several days, in the course of the same funeral ceremony. It is quite evident, that a reliable date obtained for one of such graves, can well be applied to the whole complex. In turn, such complexes form groups of burials separated from one another by several tens of meters. The biggest barrows of each complex seem to have been erected first, and the remaining part of a cemetery was then forming around them. The location of such barrows in the northern part of the cemeteries (and, as a rule, higher than the other barrows) allows to regard the burial groups and complexes situated further to the south as later relative to the former. This system, established for the Dyrestui and Tsaram cemeteries, is characteristic also for other sites, which proves that it is no coincidence. Most likely, it was typical for the Xiongnu burial practice, reflecting real relations and connections within both single groups and the society in general. Thus, the interpretation of spatial distribution patterns acquires a particular importance in the study of burial sites, enhancing our ability to date them.
С. В. Красниенко, А. В. Субботин "Новые данные об оборонительных сооружениях у северных предгорий Кузнецкого Алатау"
Статья посвящена древним укрепленным сооружениям (све), сохранившимся на вершинах гор, а также городищам на побережье Белого оз. в северной части Минусинских котловин – обособленной Назаровской котловине (бассейн р. Чулым в системе Обь–Томь) (рис. 1). В работе даны история открытия и изучения этих памятников, описание их местонахождения, системы укреплений (рис. 2–8) и обнаруженного подъемного материала (рис. 9). Характер последнего, а также особенности архитектуры позволяют связать эти укрепленные сооружения с памятниками, как южных районов Минусинской котловины, так и южной части лесной полосы Западной Сибири. Взаимное расположение укреплений, видимо, свидетельствует о существовании системы оборонительных сооружений или системы тревожного оповещения в древности (рис. 10). Эта система начала формироваться уже в раннем бронзовом веке и существовала до раннего средневековья и/или даже позднее. Несмотря на детальное обследование территории Назаровской котловины, остается еще большая вероятность новых открытий в этой области – на северной окраине приенисейских степей.
S. V. Krasnienko, A. V. Subbotin "New data on the defense constructions in the northern foothills of Kuznetsk Alatau"
The paper is devoted to the ancient hill fortifications and fortified settlements on the shores of Lake Beloe in the Nazarovo depression, the Chulym river basin (fig. 1). The authors give an account of the history of their discovery and study, describe the fortification systems (fig. 2–8) and surface finds associated with them (fig. 9). The character of the latter, as well as some specific architectural details, reveal affinities with the southern part of the Minusinsk depression, and southern part of the forest zone of West Siberia. The spatial arrangement of the fortifications seems to indicate the existence of a system of defenses or an alarm system (fig. 10). This system started to form as early as the Early Bronze Age and existed through the early Medieval times and/or even longer.
